Граждановедение (продолжение)

[undel21]

Автор: Undel
Жанр: альтернативная версия учебника по "Граждановедению".
Предупреждение: черный юмор, цинизм, скрытые цитаты, стилизация.
Начало здесь 1, здесь 2 ,здесь 3 и здесь 4 Граждановедение: глава 12

Я и моя семья 2.
Я – не я и семья не моя.

Малыш, ты не представляешь, с какими склочными и неприятными людьми нам приходится работать: им не понравилась наша глава про семью. «А как же сироты? - спросили они. – Как же беспризорники? Неужели граждановедение не найдет для них слов напутствия и поддержки? Ведь они так нуждаются в этих словах!».
Мы пытались обратить их внимание, что Инесса и Казимир выросли без отца, но они сказали, что два великовозрастных урода не имеют к теме никакого отношения. Кроме того, поставили нам на вид, что мы обещали детям классиков, а на деле обошлись парой цитат.
Пытаясь совместить сирот с классиками, мы кинулись к нашему редактору и переводчику, оторвали его от насыщенной личной жизни и поручили найти соответствующую литературу.

Юндель Чао: Он пытался защищаться, кричал, что классики об этом не писали. «Пусть напишут!» - бодро предложили мы.
Бертина Ли: Тогда он сказал, что классики умерли. Но мы, люди интеллигентные и образованные, не растерялись и ответили, что классики бессмертны.
И вот, малыш, что он нам припер.

Сиротки International.
...Чрезвычайно заброшенный младенец!
– сказал Карлсон.
Астрид Линдгрен.
«Карлсон, который живет на крыше».

Малыш, я долго думал, как правильно организовать материал, чтобы, с одной стороны, осветить сиротскую тему, а с другой – расширить твой кругозор. Кроме того, передо мной стояла знакомая многим редакторам проблема цитаты. Потому что адаптированная для учебника цитата – то есть вырванная из контекста, кастрированная и ослепленная на оба глаза – может вызвать у тебя иронию, право на которую получает только тот, прочел произведение целиком.
Поэтому за классиков буду писать я. Подход для меня не нов: как преломился бы в разных национальных литературных традициях распространенный сиротский сюжет – обычный человек (гражданин, буржуа) подбирает на улице сиротку.
А если классики и в самом деле бессмертны – пусть подадут на меня в суд.

1. Британская традиция.
С нее я начал неслучайно. Есть разные сироты, и в жизни, и в литературе, но британская сиротка – это брэнд.
Отец брэнда – Диккенс. Он основал школу и задал ориентиры. С тех пор почти все, кто писал о сиротстве, писал о нем так.
Главное действующее лицо – сиротка. Это не столь самоочевидно, как кажется: в дальнейшем мы встретимся с другими традициями, где в паре сиротка – приличный человек объектом внимания писателя будет взрослый. Но это не про Британию.
Итак, Британская Сиротка. Это очень, очень хорошее дитя. Доброе, честное, набожное и живучее, как вирус: ни едкий ливень, ни яростный Аквилон не в состоянии его погубить. Там, где живет это дитя, его обижают и не любят.
«- Джон (Джейн), как ты смел(а) взять эту книгу?! Ты ее испортил(а)!
- О нет, мэм, я только хотел(а) посмотреть эти чудесные картинки!..
- Ты лжешь! Дрянной, испорченный мальчишка (девчонка)!
- Я не лгу, мэм. Я знаю, лгать – дурно.
- Гадкое отродье, ты еще смеешь пререкаться со мной?! Бесс, мистер Смидерс, отведите его (ее) в чулан!»
Поэтому сиротка уходит из этого неприятного места (его выгоняют, отсылают, теряют при переезде), переживает немало сомнительных приключений, но судьба хранит британскую сиротку, и, ближе к концу, происходит интересующая нас встреча. Просто человек, подобравший сиротку, непременно оказывается хорошим и «отогревает иззябшее детское сердце теплом любви и участия». Впрочем, человек может подобрать сиротку не окончательно, а просто пригреть на какое-то время. Тогда злоключения сиротки кончатся сами собой, когда она вырастет. Но она навсегда запомнит этого хорошего человека и пронесет с собой по жизни его «добрый евангельский свет».
Это основные составляющие коктейля. Смешивать их можно по-разному, но итог один: добро получит по заслугам.
Начитанный малыш может возразить: а как же Хитклиф?
А вот как: во-первых, это исключение, только подтверждающее правило, а, во-вторых, предрассудки против цыган еще никто не отменял.

2. Немецкая традиция.
Сентиментальная и, увы, очень провинциальная. От классической британской отличается тем, что к финалу сиротка непременно умрет на руках наконец нашедших ее папхен и мамхен. Встреча с хорошим человеком вероятна, но ничего не меняет. Просто в этом случае сиротка умрет на его руках. Причина смерти – чахотка, нервная горячка и доброта, несовместимая с жизнью.
Социальный пафос в немецкой традиции отсутствует. Вместо британских ночлежек и приютов здесь будут белокурые локоны, ясные глаза и многословные описания красот пейзажа.
«Ветер разогнал тучи, и вместо свинцовой неподвижности холодного зимнего неба в лазурной вышине, темнеющей в неизбежном приближении ночи, блеснули первые звезды. Закованная в снега долина, обрамленная, как зеркало в старинной серебряной оправе, темными деревьями, замерла, будто в ожидании.
Лизбет открыла глаза. Тени от ресниц падали на исхудавшие щеки, грудь с трудом вздымалась под шелковым одеялом.
- Неужели господь призовет ее сейчас?
Марта спрятала лицо на груди мужа.
- Не плачьте обо мне, – раздался тихий голосок. – Я так счастлива, что я с вами».

3. Французская традиция.
Прекрасная и самобытная, свободная от островных влияний. Ее сирота – савояр, наследник Гавроша. Ни набожностью, ни особой красотой он не отличается, зато крепко стоит на ногах и знает, что почем и кто за сколько. А также пьет, ворует и мечтает стать матросом или великим преступником, чтобы о нем написали все центральные газеты: он неравнодушен к славе. Удел сиротки – легочные и венерические болезни, смерть от ножа в подворотне и тюрьмы по политическим и уголовным срокам.
Сиротки рассеянны по разным авторам и текстам, но я выбираю того, кто о сиротстве знал не понаслышке. Это классик двадцатого века, певец французского маргинала Жан Жене. Роман «Дети ангелов» (рабочее название – «Хризантема под ветром»).
Фабула: добропорядочный гражданин N. пятидесяти с лишним лет, встречает на улице сиротку. Разумеется, он проходит мимо, кинув лишь мимолетный взгляд на сильные загорелые ноги, стройную шею, обмотанную шарфом, красные губы и мягкие волосы, растрепанные ветром. Но сиротка окликает его сам: «Эй, дядь, дай закурить? А то так есть хочется, что ночевать негде».
Чуть поколебавшись, N. приводит сиротку к себе домой. Здесь мы наблюдаем контраст между загроможденной мебелью приличной квартирой и грациозным подростком, каждое движение которого уничтожает и эту мертвую квартиру и ее обитателя. Но буржуа тянется к гибельному для себя существу. Так мертвое тянется к живому: заполучить, втянуть, присвоить эту жизнь, слиться с ней – естественно, они оказываются в постели.
От кожи подростка пахнет солнцем, бризом, соленой морской водой – будто он пришел не с грязной парижской улицы, а из какого-то другого благословенного места. Возможно, из рая. Грязью и потом от него, конечно, тоже несет, и еще как. Но это не буржуазная грязь, провонявшая материнской пудрой и ревматическими притирками. Это грязь молодого, здорового животного.
Все в квартире стремится понравиться мальчику – свитер становится мягче, шелковый платок – ярче, а что не может понравиться – рассыпается в прах. Эта участь постигает старинный сервиз, тот самый, который испортил детство N., научив его сковывать движения и благоговеть перед вещами. Вечер гибели сервиза – самый счастливый вечер в жизни N.: ему кажется, что в душе он такой же, как Деде.
Но за счастье надо платить. Однажды, вернувшись раньше времени домой, N. застает в квартире еще одного парня. Это Лу – дружок Деде, его любовник, его кот. Вместе они убивают N., пробив ему череп бронзовой пастушкой, в восторге от содеянного гадят на ковер и удирают из квартиры, прихватив первое, что попалось им под руку.
«Опьяненные как вином собственным преступлением, они бежали по темным улицам. Ветер бил им в грудь и расстегивал рубашки. Наконец Лу остановился.
- Глянь, Хризантема, легавых нет?
Его узкое лицо раскраснелось от бега. Он говорил нарочито грубо и даже сплюнул, чтобы как-то преодолеть переполнявшее их обоих ощущение величия и необратимости их поступка. Деде смотрел на него с обожанием.
- Лу, ты теперь настоящий убийца...
Лу закурил, втянув дым изъеденными легкими, закашлялся и протянул сигарету Деде.
- Оба, Хризантема, оба. Развязывай, чё там?
Дрожащими пальцами они развязали скатерть.
- Деде, ты придурок! Чего мы набрали? Одна мелочевка, даже денег нет! Не лезь ко мне – ты отсасывал этому старому мудаку!
Грязные ругательства падали из их нежных ртов как розы и жемчуг. В подворотне пахло цветами. Если бы полицейские способны были чувствовать запах роз и видеть жемчуга, они нашли бы их там».

4. Русская традиция.
Ее я представлю в расширенном варианте – в конце концов, тебе еще сдавать литературу. А русская литература стоит на трех китах – трех великих писателях – трех пониманиях человеческой природы. Человек по природе хорош, человек по природе плох и человек по природе – человек. Соответственно, это Толстой, Достоевский и Чехов. Жанр – рассказ.
Во всех трех рассказах авторов будет интересовать не сирота, а движения души человека, который его встретил. Как мы условились – приличного человека. Ребенок – объект приложения его совести.

Л.Н. Толстой.
«Ванечка»
Жил да был на свете купец. Крепко стоял на ногах, крепко держал дело, но не лютовал – человек приличный. Дочь свою за что-то прогнал и наследства лишил, и прав: она виновата, не он. Сын старший жениться задумал, так отец его поучил, тот враз и расхотел. Отец ему невесту подберет, тогда и женится. Одним словом, хозяин.
И вот, как-то раз приходит к нему священник: о сиротке хлопочет. Отец с матерью умерли, остался мальчик чуть не на улице. Уж помогите, деньгами или чем. Купец говорит, отчего же не помочь? Дело божеское. Только деньги давать – куда еще эти деньги пойдут? Подумал, да и взял сиротку в дом. Из милосердия.
Первым делом рассказал, какой в доме порядок, и что Ванечка делать должен, чтобы благодарность проявить. Ванечка слушает, глазами хлопает. А понял, нет – кто его знает? Нет, – думает купец – не выйдет из Ванечки толк. И не залюбил. А если он не залюбил – кто в его доме полюбит? Сиротское вышло у Ванечки житье. Да и сам Ванечка бестолковый – то и дело под руку попадается.
Пришел как-то раз купец домой в сердцах: приказчик – вор, на улице слякоть, от дочки весточка: мол, помогите, папаша, явите милость. А тут еще Ванечка солонку опрокинул. Вот так он добро благодетеля бережет. Полная ведь солонка. К беде.
Ну, и двинул купец Ванечке. Сильно, Ванечка аж к стенке отлетел. И затих. У купца внутри все оборвалось: не убил ли? Бросился к нему, на руки поднял, видит – живой, но белый весь и кровь из уха. Как был, с Ванькой на руках, за доктором крикнул. К жене не звал, когда рожала – бабкой повивальной обойдется – а тут вот вызвал.
Доктор пришел, посмотрел. Может выживет, говорит. Полный покой, уход хороший. Может, он даже слышать будет – все бывает. Купец это выслушал, на кровать Ванечку отнес, всех из комнаты выгнал, а сам с ним сел. Так всю ночь и просидел. За питьем посылал, за уксусом – полотенце мочить. В углу лампадка перед иконой, Ванечка бледным лицом на подушке.
«Ты, Вань, только не бойся. Мы с тобой – кость широкая. Я тебя на ноги поставлю, здоровей здоровых будешь. Учителей тебе найму. Денег хватит. Пить хочешь? Доктор пить велел... А может за границу отправлю учиться. Потом. В Англии, говорят, хорошо учат».

Ф.М. Достоевский.
«Доброе дело»
Порфирий Антонович, петербуржский обыватель, решил совершить доброе дело. И не то, чтоб благотворитель был, или совесть нечистая. Просто как-то после воскресной службы вышел он из церкви, а небо ясное, высокое, и на душе тоже так хорошо, кажется, вдохни глубже – и полетишь. Вот и захотелось Порфирию Антоновичу совершить доброе дело. Только куда ты в Петербурге со своим добром сунешься. Это семейным хорошо: прощенья у жены попросил – вот тебе и доброе дело. Или детям конфектов купить – пусть порадуются. А одинокому человеку? Чужим же не объяснить, что ты от душевной полноты. Они же свое мнение составят. Что, мол, ты нам своим добром глаза колешь? Чего добиваешься? Скандал даже может выйти – непривычны люди к добру, во всем злое видят.
И так сам Порфирий Антонович от этих мыслей расчувствовался, что еще прочнее в себе укрепился.
«Пусть так, – думает – а добро все равно творить надобно! Подличать-то все мастера. Подлость всегда оправдать можно – не я, мол, подлец, а жизнь такая. И каждый тебя поймет. Может и осудит для вида, а поймет. А вот добро делать стыдно: как же-с, глупость какая. Как его людям объяснишь? Это ж пальцем показывать будут – смотрите на дурака, до чего водка довела. У нас же только пьяные добро делают, потому что стыд забывают. А вот если б взять, да и показать, что не стыдно добро творить. Чтобы как в Писании – не пьяный, не юродивый, не из своей корысти, а по образу и подобию...».
Идет Порфирий Антонович, по сторонам смотрит, доброе дело высматривает. Чтобы не просто так, а чтоб все внимание обратили, о жизни своей задумались и тоже добро творить начали. Вдруг видит – мальчонка на паперти. Личико худенькое, одежонка драная. Порфирия Антоновича как кольнуло: вот оно. И не гривенник положить, это любой может, а в дом взять и всю жизнь его сиротскую изменить.
И взял. И всем кому мог рассказал: и ваньке, который их вез, и в лавке, и на службе, и соседям, и священнику. Все ему сказали – благое дело. Сказали, да и все. А он с сироткой остался.
Живут они день, другой. Неловко Порфирию Антоновичу. На службе шутят: с прибавлением, мол, Порфирий Антоныч. С намеком этак. А дома сиротка. Ходит, вещи трогает – посмотреть, дяденька. Да и расходы растут: сиротка хоть и худой, а ест за троих. И одежда ему нужна. И грамоте учить. А то ведь что люди скажут?
И добро бы только это! Стал Порфирий Антонович про нехорошее думать. И не по своей воле, а подумалось как-то. Рассказывают такое – на улицу выйти страшно. Или вот «Академические Ведомости»: столько бесчинств в городе творится, а он сам чужого человека в дом пустил. Кто он, сиротка этот, может у него вся родня в каторгах?
Начал Порфирий Антонович за сироткой присматривать. Не сворует ли, не ограбит? По ночам плохо спит, прислушивается. Сиротку стал выспрашивать: ты, мол, в бога веруешь? Спрашивает, а сам думает: сворует – ладно, а то ведь и убить может. Еще как может. Долго ли спящего-то. Или просто дверь кому надо откроет...
«- А ты молишься? Ты молись! Даже если только подумал – молись. В мыслях оно тоже грех. А самый страшный грех – предательство благодетеля! Знаешь, как на том свету черти предателей мучают? Предатель, он все равно, что Иуда – ему прощенья нет».
«Ведомости» ему зачел. А ночью думает: опять неладно. Зачем я его на мысль навел? Может, он раньше и не думал убивать, а теперь точно будет!
Тошно стало Порфирию Антоновичу.
- Ты, – говорит – зачем ночью по дому ходишь? Не ходишь? Вот ты уже и лжешь мне! Ты, братец, мне не лги. Я же сам слышал – ходишь.
Запирать стал сиротку – на ночь, и когда из дому уходит. На службе сидит и думает, куда бы сиротку пристроить. На улицу-то не выгонишь. И в приют не сдашь. Хоть бы мор какой его прибрал... Вот оно: не делай добра – не получишь зла. Народ зря не скажет.
Помучился так Порфирий Антонович, да и решил: откуплюсь! Дверь отпер, часы дорогие на виду оставил, и из дому... Возвращается – часы на месте и сиротка тоже. И такое зло взяло Порфирия Антоновича, такая его одолела обида. Что же это он, так за свою доброту страдать и будет?
Подложил он незаметно сиротке красненькую, и в участок: деньги, мол, пропали, и... ложечки серебряные. Увели сиротку.
И так Порфирию Антоновичу покойно стало. Была правда мысль: нехорошо с сироткой получилось. Ведь сам же ему эти деньги сунул. А потом подумал – этих денег сиротка не крал, это правда, но ведь что-нибудь он непременно украл. Значит и получил по заслугам. На том Порфирий Антонович и успокоился.
Подумывал он еще зайти в участок и сказать: нашлись, мол, ложки-то. Чтобы с сироткой там полегче...
Да все как-то недосуг.

А. П. Чехов
«Ломоносов»
Как-то у N-ских разговаривали о России. О ее будущности, о месте среди европейских держав и о том, что же нам все-таки мешает, помимо отмеченных еще Карамзиным дорог и дураков.
- Себя же, себя не ценим! – говорил один из гостей. – Народ у нас – даровитый народ! Кулибины, Ломоносовы. Михайло Васильевич ведь босой в Москву пришел. А сколько еще было таких? Не оценили, не заметили. А они сидят по своим деревням и perpetum mobile изобретают. А то уже и изобрели давно, только кому там их mobile нужен.
Петр Константинович Иваницкий вышел из гостей в ажитации. Действительно, ходим и не замечаем. А ведь нужно только внимание: заметь талант, помоги ему хоть чуть подняться, а дальше он сам дорогу найдет.
Идет на следующий день Петр Константинович по улице и видит – мальчишка: стоит, босой, перед лотком и картинки лубочные разглядывает. Петр Константинович к нему: что, картинки понравились? Парень ему – ага. «Вот – думает Петр Константинович – тянется народ к искусству, тянется. А ведь картинки – дрянь. Его бы в галерею повести. А еще лучше – в Академию отдать. И будет у России второй Суриков. Или первый...»
- А как звать тебя?
- Миша.
«Ломоносов!»
- А чем еще ты, Миша, интересуешься?
- Да так, всем помаленьку.
- А учиться хотел бы?
- А то.
Петр Константинович разволновался. Ну надо же, к первому встречному подошел – и такая удача. Давай дальше расспрашивать – как живешь, грамоте обучен ли, и т.д. Миша отвечает, носом хлюпает, на сиротскую долю жалуется.
Петр Константинович спрашивает, а сам думает: вот создать бы комитет, скажем, имени Ломоносова, чтобы люди там были достойные, трудолюбивые, а не такие, какие обычно в комитетах сидят. Чтобы они ходили по улицам и искали таких вот, как Миша. Чтобы обучали их, устраивали судьбу... И загремит слава России, и появятся у нас свои Ньютоны и быстрые разумом Невтоны, и тогда...
- Дядь, дай десять копеек!
Петр Константинович поискал по карманам, но мелочи не было.
С тем домой и пошел. Только дома обнаружил – нет кошелька. И часы пропали. А тут еще жена с газетой входит: посмотри, Петруша, какая чудная статья о Ломоносове...
А Петр Константинович ей – что ты привязалась ко мне со своим Ломоносовым?! Могу я хоть дома от него отдохнуть?!
И дверью хлопнул.

5. Японская традиция.
Малыш, ты наверняка уже давно задаешь вопрос: а как же японцы? Как в японской литературной традиции преломится ситуация сиротка – приличный господин. А никак. Не будет там такой ситуации.
Потому что в традиции эгобеллетристики, краеугольной для японской литературы, приличным человеком будет сам автор. А он пройдет мимо.
Канон проходить мимо плачущего сиротки заложил еще Мацуо Басё – непревзойденный мастер искусства хайкай. В путевых дневниках «В открытом поле» есть запись о том, как сенсэй с учеником встретил брошенного сиротку. Под впечатлением от увиденного он сложил стих:
«Крик обезьян
Вас печалит, а как вам дитя
На осеннем ветру».
И пошел дальше.
А вслед за ним, сквозь века и литературные эпохи идут писатели страны Ямато.
Вот первый японский классик Нацуме Сосеки – не его тема.
Далее – «великая пятерка»: проходят с разными чувствами.
Акутагава-сан без сомнения заметит сиротку, это нервически обеспокоит его и направит на путь дальнейшей рефлексии, которая неизвестно чем закончится. Но, в любом случае, к сиротке это не будет иметь никакого отношения.
Дадзай Осаму вспомнит о своих детях и придет к выводу, что им куда хуже, чем сироте. Потому что сирота надеется на добрых людей, а вот его дети надеются на него. Что он что-то заработает, принесет денег, а он несет так мало, так мало, что это ничего не решит, а потому, чем идти домой и смотреть на их лица, он лучше пойдет в кабак – пить и угощать блядей вишнями.
Нобелевский лауреат Кавабата Ясунари, посмотрев на сиротку, подумает о нерастворимом одиночестве старого человека: ребенок, даже если он круглый сирота, никогда не бывает одинок. У него есть будущее и надежда. А старик одинок бесконечно. Пусть он женат и у него полон дом детей и внуков, пусть у него есть приятели и сослуживцы, одиночество его неизбывно. Когда ребенок кричит, он зовет на помощь. Старику же некого звать, кроме собственной смерти. А ее зовут тихо.
Танидзаки Дзюитиро – певец красоты – заметит сиротку, только если тот будет гармонировать с пейзажем.
А Юкио Мисима не заметит вовсе, погруженный в раздумья о собственной инакости.
Даже добрейшей души чистый родник Ямамото Сюгоро не поставит сиротку в центр сюжета. Как и: Кэндзабуро Оэ – наследие войны, Сётаро Ясуока – нелюбовь как отдельная категория, Такеси Кейко, Фукадзава Ситиро, Кобо Абэ, Исикава Дзюн, Кадзуо Оикава и прочая, прочая, прочая...
Даже Харуки Мураками, который не имеет к японской традиции практически никакого отношения, все равно пройдет мимо. Очевидно, это сильнее его.

6.Вне традиций.
Малыш, надеюсь, теперь ты понял, сколько может дать мировая литература ребенку, оставшемуся без семьи. Но чтобы расстаться с тобой на дружеской ноте, я решил порадовать тебя чем-нибудь из детской литературы. Ну, почти из детской...
Даниил Хармс. «Черные шары».
Жила в Петрограде семья: отец – Никулин Иван Петрович, мать – Никулина Ольга Сидоровна, бабушка – Аникеева Любовь Осиповна, дочка Катя и сын Вова. Собрались они как-то чай пить.
Взял отец, Никулин Иван Петрович, газету, да и говорит жене:
- Налей-ка мне, дружочек, чаю. А то я с газетой сижу.
А она ему:
- Что ж ты газету взял? Сам бы себе и налил.
А он ей:
- Ах так!
И превратился в черный шар.
Жена, Никулина Ольга Сидоровна, сказала:
- О боже!
И превратилась в черный шар.
Бабушка, Аникеева Любовь Осиповна, сказала:
- Батюшки светы!
И превратилась в черный шар.
Дочка Катя жевала пряник, и только захотела что-то сказать, как закашлялась и превратилась в черный шар.
А Вова ничего не сказал и выбежал из квартиры. Бежит он по улице, плачет. А прохожие ему пальцем грозят.
Останавливает Вову приличный господин:
- Ты, мальчик, почему плачешь?
А Вова ему:
- Было нас пятеро: отец – Никулин Иван Петрович, мать – Никулина Ольга Сидоровна, бабушка – Аникеева Любовь Осиповна, Катя и я. Сели мы пить чай. Папа взял газету...
Господин Вове говорит:
- Как ты интересно рассказываешь, мальчик.
И ка-ак превратится в черный шар. И все, кто был на улице, тоже превратились в черные шары. И сам Вова превратился в черный шар. Только дворник Климов не превратился. Руками размахивает, кричит:
- Прекратите превращаться в черные шары. Прекратите превращаться в черные шары. А то свистну!
А потом взял, и свистнул.
И все черные шары рассыпались.
Вот.

Задания:
1. понимание: Малыш, мы не так наивны, как ты думаешь. Мы знаем, что большинство из того, о чем мы тут упоминали, ты не читал и читать не будешь. Однако все же есть в мировой литературе один пример, который априори окажется тебе близок и дорог. Это «Гарри Поттер». Ну, малыш, к какой традиции мы без колебаний относим Гарри Поттера? Объясни свой ответ.

2. навыки: Чтение, малыш. Удивительный навык: потренируйся в нем. Постарайся прочесть что-нибудь кроме «Гарри Поттера» и фиков по нему. И удивительный мир откроется тебе. Или не откроется.

3. творческое задание: Что ты говоришь? Ты уже справился с творческим заданием? Написал свой фик по ГП? «Он сбросил свой черный плащ серебристого цвета и впился в губы Драко иссушающим поцелуем»?!
Тьфу на тебя, малыш! Немедленно сотри!

Методические рекомендации учителю: Сделай над собой усилие и все же прочти «Гарри Поттера». А также об авторе – Джоан Роулинг. Чтоб ты знал, что не все школьные учителя такие лузеры, как ты.

Рекомендованная литература: Малыш, тебе мало или тебе понравилось? Ознакомься хотя бы с тем, что входит в школьную программу и, считай, свой квест ты выполнил.