Песнь об Эр Соготохе

[undel21]

К недавнему разговору у shoose - о том, что всюду люди.

Ниже отрывок из якутского эпоса (олонхо).
Хотела найти в электронном виде - не нашла, поэтому перепечатала из книжки.
Сказание хорошее, не слишком длинное и очень-очень печальное. Меня оно в свое время удивило финальной моралью - не героической и очень человеческой. Особенно удивительной для совсем не эмансипированного общества, в котором было создано.
Кто прочтет - не пожалеет.

Сказание о Эр Соготохе

Придя с Байкала на Лену, одинокий богатырь полюбил дочь своего хозяина и мечтает жениться.

Омогой и богат, и удачлив,
Он доволен богатством и властью,
Очень горд он своими стадами,
Очень горд табунами своими.
Но особо гордится хозяин
Младшей дочерью, самой прекрасной
Средь красавиц долины Туймады.
Харахсын весела и подвижна,
Звонкий голос и нрав незлобивый, -
И родители не наглядятся
Не нарадуются на дочурку,
Что им поздно судьба подарила.
А Сыспай Сусуох чуть постарше
Харахсын, но – приемная дочка:
Сиротою из рода тунгусов
Омогой ее взял, не надеясь,
Что жена осчастливит ребенком.
Молчалива и замкнута даже,
Молчалива, чуть-чуть угловата –
Далеко ей до младшей сестренки.
Но Сыспай Сусуох до рассвета
Поднимается, доит корову,
Шьет одежду, стирает, готовит,
Объезжает жеребчиков резвых,
А телята, едва лишь завидев,
К ней бегут, чтоб ходить, как за маткой…
Так одна – веселясь и играя,
А другая – в делах и в забота,
Сестры жили, раздора не зная,
Выбрав смалу кто – труд, а кто – отдых.

Над Туймадой, на горной вершине,
Называвшейся Чучурмыраном,
Харахсын смастерила шалашик
И подолгу бывала там, глядя
На долину, на дальнюю реку,
На высокопролетные стаи
Белых стерхов. Глядела и пела:

«Эй!
Милые, добрые стерхи,
В дальние страны летите,
Юношу там отыщите,
Под одиноким он деревом спит -
Пеньем его разбудите!

Эй!
Стерхи, ему вы скажите,
Что здесь девица страдает,
Пусть коня он оседлает,
Пусть он навстречу любви поспешит –
Пусть поскорей приезжает!»

Это Эр Соготох и подслушал,
Это чувстве душою воспринял,
Эту песню до слова запомнил:
«Я приехал! – сказал. - Я примчался!
Дже буо! – я стою пред тобою,
Потому что от сна пробудился!»

С той поры они часто встречались,
С той поры стал огонь разгораться,
Самый, может, великий в Туймаде
Человеческой страсти, какую
Мы любовью зовем. И порою
Песнь влюбленного Эр Соготоха
Над речною долиной витала:

«Эй!
Белые стерхи святые,
Сердце мое разбудили,
Душу мою пробудили.
Так передайте, родные,
Девушке доброй и светлой
Песенку эту – привет мой!

Эй!
Белые стерхи, поверьте,
Я для любви разбудился,
Я для семьи пробудился –
Знать не хочу я о смерти.
Девушке доброй и светлой
Вы передайте привет мой!»

***

Тихий вечер стоял над Туймадой.
Тихим вечером в белом тумане
Парень с девушкой – двои влюбленных –
Проходили в задумчивых травах
Мимо трех молчаливых курганов.
«Погляди-ка, над первым курганом
Вьется жаворонок поющий.
Погляди на другой – там несчастье,
Там орел свою жертву терзает.
А на третьем, взгляни, на кургане
Белоснежная лошадь пасется.
Я задумал священное пламя
Развести на вершине кургана.
На котором кургане священный
Разложить мне костер, посоветуй?»
Харахсын отвечала беспечно:
«Ну, конечно, на этом, где звонкий
Вьется жаворонок поющий!»
Слушал Эр Соготох эти речи,
А сам думал: «Мила, но бездумна,
Весела и добра, но не будет
Работящей и верной подругой.
Что мне жаворонок поющий?
Что орел, свою жертву когтящий?
Лошадь белая – вот кто по нраву
Божеству, человеку и миру:
В ней основа и счастья, и блага.
Видно, буду на третьем кургане
Разжигать я священное пламя».
Двое шли, а навстречу им – третья
Проскакала на лошади черной.
Двое третью спросили: «Куда ты?
Для чего на коне и спешишь ты?»
Им Сыспай Сусуох отвечала:
«Мне одной что-то скучно сегодня –
Я хочу на вершине кургана,
Где пасется моя кобылица,
Отдохнуть. Мне видение было:
Что построила я на кургане
Урасу белоснежную – дом свой».
Слыша, Эр Соготох удивился –
На Сыспай Сусуох поглядел он:
Новый мир боотуру открылся
В том тумане, по-летнему белом.

***

Видя Эр Соготоха в раздумье,
Видя, как молчалив он и мрачен,
Омогой догадался о многом.
Он тогда жеребенка зарезал,
Пир устроил. Среди угощенья
Омогой так сказал боотуру:
«Ты три года живешь вместе с нами,
Стал родным по-сыновьи, спасибо.
Но зачем одиночество тешить?
Может, надо мужчине жениться –
Выбрать в жены девицу по сердцу?
На подворье моем расцветают
Ель зеленая с белой березой –
Выбирай, кто по нраву придется.
Хочешь, темную ель с длиннохвойной
Прямотою, с красой чернокорой?
Хочешь, белую птицу - березку,
Что шумит беспечально листвою?
Чти ни выберешь, будем мы рады».
Встал со шкур боотур, удалился
И два дня пропадал. А вернулся
Еще более темным и мрачным.
С Харахсын он столкнулся у входа –
Побледнел, словно мел, отвернулся
И пошел к Омогою. Склонился
Пред тойоном в безмолвном поклоне –
И на коврик еловую ветку
Положил. Омогой удивился,
Рассердился, разгневался даже:
«Почему не березу, а елку
Выбрал, Эр Соготох? Ты подумал?»
Но стоял, как пришел, - тихомолком
Воин, переминаясь угрюмо.
Только после, когда он очнулся,
Только позже, когда он решился,
То сказал: «Ель не очень красива,
Рядом с белой березой – дурнушка,
Но зато не страшны ей морозы,
Зной и ливень ее не пугают,
А листва на прекрасной березе
Вянет с первым же легким морозцем».
Сильно Бай Омогой огорчился,
Но ответствовал словом на слово:
«Ель, по нашим поверьям, подспорье
Злого духа – темна и колюча,
А береза – та доброму духу
Тяготеет, добра и беззлобна».
Ночью Эр Соготох все казнился,
Что пошел против сердца, что сделал
Выбор правильный, но и жестокий.
Все казалось ему, что любовью
Он за будущее расплатился,
Что свою Харахсын погубил он –
Подрубил ее, словно березу.
Но еще и еще вспоминал он
Наставленья отца о женитьбе –
Тот мечтал о здоровых потомках,
О могучем продлении рода
В этом крае, где слабым нет места.
И забота о роде взывала
Больше к разуму, нежели к сердцу.
Плакал Эр Соготох, но решился
Делать то, чему сердце не радо,
Горевал, тосковал, но склонялся,
Что Сыспай Сусуох сватать надо.

***

«Ты нарушил покой мой семейный,
Ты нарушил уклад мой старинный,
Ты насмелился дочкой тойона
Пренебречь ради темной тунгуски –
Значит, Эр Соготох, ты со мною
Породниться не хочешь! Обидел
Ты меня – навсегда и смертельно,
Но тебя проклинать я не стану,
Не дождешься и благословенья,
Ты делил с нами кров и работу –
Нету места тебе здесь отныне!
Уходи! Но – с избранницей вместе.
Вас преследовать я не унижусь.
Одаряю хромой кобылицей
И безрогой коровой – живите
Где хотите – хоть в ельнике частом,
Пусть вас духи недобрые примут!» -
Так сказал Омогой боотуру
В окружении слуг и домашних.
Раздраженный и черный от горя,
Воин выслушал брань у порога,
Взял Сыспай Сусуох, и с подворья
Вышли оба – в большую дорогу.

На Сыспай Сусуох это счастье
Навалилось нежданно, как буря,
Но она вся раскрылась навстречу
Новой жизни и шла как летела:
Щеки от неизвестности рдели,
А глаза от свободы сияли.
Шли они, нагруженные малым –
Жалким грузом дареных пожитков,
Гнали перед собой кобылицу,
Гнали перед собою корову,
А за ними лишь пес шелудивый
Плелся, тоже покинув подворье.
Люди, что молодых провожали,
Не сказали им слов на прощанье,
Лишь старухи печально вздыхали,
Старик головами качали,
Прокричала ворона вдогонку
Что-то мрачное, но замолчала,
Как пронесся стервятник над нею.
И стояла у белой березы
Харахсын, ослабевши от горя, -
С ними счастье свое провожала.
Ствол печально она обнимала,
Слезы так и катились ручьями.
Эти слезы росинками станут,
Как зеленое лето наступит,
Эти слезы снежинками станут,
Как зима с холодами подступит.

А чета молодая в то время
На равнине Киллэм очутилась.
Над землею парил в поднебесье
Пестрокрылый орел величавый.
«Сам Хан Птиц указует, что делать, -
Здесь, наверное, надо селиться», -
Воин Эр Соготох из колчана
Взял стрелу и далеко отправил.
Вдоль равнины стрела пролетела
И воткнулась в вершину кургана
Рядом с птичьим гнездом, где таились
Шесть яичек – шесть завязей жизни.
«Это добрая, верно, примета –
Птицы знак подают мне: надейся!
Вить гнездо мое здесь приглашают,
Шесть детей обещают… Пусть будет
Все, как мне обещают приметы!» -
Боотур на счастливом кургане
Урасу из берёсты поставил.
И зажил он с женой в этом доме –
В мире, дружбе, в трудах. А ночами
Обнимались, как все молодые,
И любили, любили друг друга,
Привыкаю друг к другу навеки.
И холодную вежливость мужа
Страсть Сыспай Сусуох растопила –
Так весною суровая стужа
Тает в теплом напоре светила. <..>

Начал Эр Соготох крепкорукий
На нетронутых землях Туймады
Строить, ладить, устраивать, делать…
Что он делал? А все, что придется.
Почему? Может, чтобы разлуку
С милой сердцу изжить поскорее?
Стал из глины лепить он посуду,
Сьал из дерева делать чороны –
Наносил на поверхность узоры:
Знаки тайного, явного смысла,
Чтобы люди следы узнавали
Жеребят и телят, лес и горы,
И, конечно, кормилицу-реку,
И, конечно, ряды поселений.
А под вечер, устав от работы,
Брал хомус, укреплял над губою –
И неслись над равниной Туймады
Неизвестные людям мотивы
И совсем незнакомые песни.
Так играл вечерами подолгу.
Пел хомус то подраненным стерхом,
То как жаворонок заливался –
Может, Эр Соготох в этих звуках
Изливал свое горе с печалью?
Может, людям хотел приоткрыть он
Красоту и звучанье мелодий?
Но недолго чороны точились,
И недолго струна надрывалась –
Злые духи в округе таились,
Над героем гроза собиралась.

Причитая и плача, однажды
Прибежала служанка тойона:
Заливаясь слезами, кричала:
«Помогите! Спасите! Убилась!
Харахсын удавилась, бедняжка!
Недоуздком к хвосту кобылицы
Привязалась, убилась! О, горе…»
Побледнел боотур, как услышал,
Побежал на курган, где стояла,
Вся от страха дрожа, кобылица.
Там на влажной траве бездыханно
Харахсын, словно камень, лежала,
И, как будто змея, недоуздок
Обвивал белоснежную шею.
Харахсын с неизбывным укором
Прямо в небо смотрела. А воин
Чуял: это ему она в душу
Смотрит – ищет свое отраженье,
Будто в зеркале, в сердце любимом.
Отвязал Харахсын он, склонился
Над любимой в печали и скорби.
И над ними тогда пролетели
Белоснежные стерхи, прервали
Свой полет и в тяжелом молчанье
Принялись над курганом кружиться.
Воин к птицам святым обратился:

«Дже буо! Что вы, птицы, молчите?
Знаю, этим меня вы казните.
Понимаю, что так мне и надо,
И не жду я от Неба пощады.

Дже Буо! Ваши белые крылья
Ныне черные пятна покрыли,
И такою же черной печалью
Метит душу судьба, как печатью.

Дже буо! Умереть я достоин:
Я с любовью сражался как воин.
Обречен я любимую помнить,
Но свой долг я обязан исполнить!»

Вынул Эр Соготох боль из сердца,
Вынул с песней, но знал: ненадолго.
Вырыл яму на том же кургане –
Глубже горя его была яма.
И туда Харахсын опустил он,
И не знал, что бы дать ей в дорогу:
Был он беден и нищ – ни коровой,
Ни конем поделиться не мог он.
И тогда оторвал он от сердца
Свой певучий хомус полнозвучный
И отдал Харахсын он в дорогу
Это дивное звонкое чудо,
Чтоб в груди его песня замолкла,
А в пути Харахсын чтоб звенела,
Никогда не рассталась бы с нею.
Поднялась на могиле береза,
Как стрела, одиноко стояла,
И роса, будто девичьи слезы,
Из поющей листвы истекала.

***

Вроде был он везуч и удачлив,
Вроде был он богат и добычлив,
Но счастливым-то Эр Соготоха
Вряд ли кто бы назвал, да и надо ль?
Ведь с той самой поры, как погибла
Харахсын, как тогда обернулась
Беззащитною белой березкой,
Он не ведал покоя и счастья.
Та береза могучею стала –
Разрослась и стояла поодаль
Ото всех, словно бы отделялась
От деревьев других, только стерхов –
Белокрылых, весенних, священных –
Принимала, когда прилетали
И, курлыча, над кроной кружились.
И однажды пришел к той березе
Старый Эр Соготох, у могилы
Сел, печальный. Трава покрывала
Скорбный холмик, скрипела под ветром.
Дал свободу он мыслям и чувствам,
Снова молодость переживал он
И от памяти тяжкого груза
Стал дремать. И тогда перед взором
Ослабевшего Эр Соготоха
Незнакомая дева предстала.
На плечах – соболиная шубка,
А на шапке собольей – подвески
Серебрились, звеня и сверкая.
Было властным лицо и суровым,
Но казалось при этом похожим
На лицо Харахсын… Удивился,
Потянулся к ней мыслью и сердцем
Старый Эр Соготох. Но движеньем
Рук она от него отстранилась:
«Грустно видеть тебя мне сегодня,
Многознающий, многострадальный
Воин Эр Соготох одинокий.
Нынче спутал меня ты с любимой,
Завтра, может, совсем не узнаешь.
Я ведь – Ан Алахчын, я Хозяйка
Всей Вселенной. Тебе показалась
Перед тем, как навеки расстаться.
Всем как будто тебя одарила:
Есть соседи, стада и заимки,
Табуны и, конечно же, дети, -
Все плодится вокруг, умножаясь,
Продолжаясь из прошлого в вечность.
Сам ты всех пережил – и Одуна,
И отца своего с Омогоем,
И Чынгыса, Властителя Мира,
И немало врагов и соседей,
Удальцов и завистников разных.
Мудрым был ты, но жертвовал счастьем
И любовью для блага потомства.
Это подвиг, но это и жертва –
Грех великий, почти святотатство.
Лучше бы отвернулся от дара
Всех богов, а любви бы не бросил –
Все попрал, а любовь сохранил бы…
Я за это тебя обрекаю
На несчитано долгие годы –
Чтобы вечно в родне продолжался,
Чтобы жил ты, скорбя о любимой,
Чтобы скорбью своей исходил ты,
Как исходит гора – родниками», -
Так Хозяйка Вселенной сказала.
Отошла от него, отдалилась,
Рядом с древней березою встала
И как будто в листве растворилась.
Был растерян старик безутешный,
Был растроган до слез откровеньем,
Был разбит на куски приговором,
Был разрушен – от мыслей до чувства
Весь! И обнял тогда он березу,
Старец Эр Соготох одинокий,
Прикоснулся к ней ликом иссохшим –
Заструились нелегкие слезы
По щекам, по коре черно-белой.
И запел тогда муж одинокий –
Старец Эр Соготох долголетний –
Песню сердца, всегда молодого,
Если ранено насмерть любовью:

«Дже буо! Горе мне – вечно буду
Я скорбеть по ушедшей любимой.
Семь веков белым стерхом я буду
Плакать, виться над прахом любимой.

Дже Буо! Горе мне – вечно буду
Вспоминать об ушедшей любимой.
Долгих девять веков не забуду –
До последнего вздоха! – любимой…»