Есть на свете замечательное сообщество Прода.ру. Как-то раз мне встретилась там фраза: «Лишь один человек занимает его мысли. Снарри».

Я не люблю и не понимаю этот пейринг, однако, размышляя над фразой, поняла, что гибрид возможен. Более того, одного такого Снарри я знала лично. Я у него училась.

Тогда еще не было ни фикшна по ГП, ни этого пейринга (да и ГП, вроде, еще не было), однако Снарри уже существовал. Был он германист, кандидат наук и вел у нас семинары по истории стран Западной Европы девятнадцатого – начала двадцатого века.



Снарри был молод. Во времена, о которых я рассказываю, он как раз разводился с первой женой, что сообщало его характеру дополнительный букет и аромат. Когда знакомые с других курсов узнавали, кто у нас будет, они закатывали глаза и со вкусом пересказывали Снарри-триллер из глав:

- Снарри и студенты

- Снарри и зачеты (неизбежно перетекающие в «Снарри и незачеты»)

- Снарри и курсовые

- Снарри и практика

И, наконец, хоррор, до которого лучше не доживать - Снарри и оппонирование.

Так вот, все оказалось правдой.

Из двух своих мистических родителей Снарри почти целиком пошел в Снейпа: слизеринская порода в нем ногами забила гриффиндорскую. Почти, но не полностью. Это сказывалось в той поистине гриффиндорской удали, с которой Снарри не допускал к зачетам, отправлял на пересдачи, не принимал или заставлял переписывать рефераты и доклады. А, главное, ставил тройки, игнорируя все мольбы учебной части.

Кроме того, если Снейп подсуживал своим, то Снарри был беспристрастен. Вернее, равно пристрастен ко всем: своих у него не было.

Существует два типа сволочных преподавателей. Первых просто не любишь за те сложности, которые они приносят в твою жизнь – даже спустя годы о них вспоминаешь с неприязнью, а ко вторым при прочих равных испытываешь что-то вроде невольного восхищения. Снарри принадлежал ко второй категории. Это был человек с несомненным, хоть и отрицательным обаянием.

читать дальшеРодным языком Снарри был парсалтанг. Снарри не выговаривал, наверное, букв двенадцать русского алфавита, причем самых ходовых букв. Так, например, разницы между «р» и «л» у него не было никакой. И если во французском и немецком он еще так сяк - то, что Снарри делал с русским, было гуманитарной катастрофой.

Мы плакали дважды: первый раз, когда он перечислял книги, которые мы должны прочесть к следующему семинару. Второй – когда пытались эти книги по заявленным авторам найти. Фамилию из четырех букв Снарри умудрялся произнести с тремя ошибками. Но, поверьте, переспрашивать не хотелось. Попросить написать на доске – лучше сразу пойти и убить себя об эту доску. Поэтому мы ползли в библиотеку, брали что-то по наитию, а потом звонили друг другу и сверяли варианты.

Мстителен Снарри был чрезвычайно. Если ты опоздал на семинар, в аудиторию можно было вообще не входить. То же касалось любых возражений, котировавшихся как препирательства. Снарри делался тих, ядовит, уточнял формулировку, после чего принимался глумиться, внешне сохраняя полное спокойствие и формальную вежливость.

Кроме того, был у Снарри еще один пунктик. Несмотря на плачевную дикцию, сама речь у Снарри была исключительно правильная, книжная. Так что слова-паразиты Снарри не переносил на дух. Сначала он внимательно слушал, делая пометки, потом откладывал листок в сторону, на лице расцветала хищная радость. Снарри сцеплял пальцы, смотрел на присутствующих добрыми глазами и говорил:

«Из всех сорока пяти «как бы», которые тут произнес докладчик, только одно было к месту… (улыбка) … Это как бы историография».

Дальше шел обстрел по квадратам.

Докладчик пищал, раздавленный. Снарри вычищал кровь из-под ногтей. И с тихим шелестом сыпались невидимые миру камни: «минус 20 баллов вашей группе».

Уже потом, когда до меня доходили слухи, что Снарри начал читать лекции, я представляла его в родимой шестой поточке, и мне хорошело.

Как уже было сказано, Снарри должен был вести у нас семинары по истории стран Западной Европы. В Западной Европе довольно много стран, однако Снарри положил на это с прибором: занимались мы только Германией и германской политикой. Остальное Снарри было неинтересно. При этом гроб с музыкой было напороться на франко-прусскую войну – тему снарриной кандидатской. Человек, взявший по неведенью этот вопрос для доклада, мог смело покупать себе веревку. Однако как преподаватель Снарри был на высоте. Он был умен, логичен, хорошо рассказывал – практически все, что он давал, я помню до сих пор.

Ему же я обязана лучшим семинаром в моей университетской жизни – когда Снарри, уже в конце года, рассказывал нам о своем хобби. Он коллекционировал предметы немецкой националистической агитации. А именно – пропагандистские открытки времен первой мировой войны. Снарри принес их на урок.

Это была песня. Снарри раскладывал их на столе, сортировал по кучкам и гладил, как котят. Время от времени он брал одну из открыток, показывал нам и говорил:

«А вот этого мальчика я люблю за неописуемое выражение лица… Что он говорит? Он говорит «Тьфу!». Теперь давайте посмотрим, кому он это говорит. Видите в углу комнаты карлика в опереточном мундире? Это нарушивший союзнические обязательства король Виктор Эммануил. Согласен, пакость… А теперь лики врага…».

Расстались мы со Снарри по-доброму.

Последний раз мы виделись на вручении дипломов: к тому времени Снарри был уже зам.декана, и ему поручили объявлять выпускников. Бессмысленный цинизм этой акции (если вспомнить снаррин парсалтанг) мне непонятен до сих пор. Снарри произнес мою фамилию, я вышла, получила корочки. А после вручения подошла к нему и попросила сфотографироваться. Он согласился.

Так что среди прочих есть у меня в альбоме фотография: я, диплом и Снарри.