В подарок для Anair Надеюсь, ты успеешь прочесть перед отъездом)))
Помнишь, после «Берога» ты хотела что-нибудь про тихую серую жуть в квартире? Это оно. Из цикла «выжити» (то, что заводится в квартире и выживает обитателей).

Автор: Undel
Жанр: мистика, ужоснах



Иногда о том, что идет война, узнаешь, только когда война проиграна. Так женщина переодевается день за днем, месяц за месяцем, а потом обнаруживает у себя опухоль размером с кулак. Все, что ей остается, – умереть. И думать об этом день за днем до самой смерти.
Так я теперь думаю о шуруш. Даже когда не слышу ее – в последнее время это редкость, она стала громкая, - но даже когда не слышу, я прислушиваюсь, жду ее движения, будто хочу убедиться, что она здесь, в квартире, со мной.
С чего все началось? С неправильно вещи? С шума? Слова? Лучше всего я помню, как появилось слово: две этикетки слиплись вместе, и я прочел вслух: «Шуруш». Но дело в том, что тогда она уже была. За ней я убирал в маленькой комнате, где никто не живет.
Живу я один, гости ко мне не ходят. Поэтому я не знал, откуда взялся странный мусор: обгорелые спички и мелкие монеты на полу, жирный черный сор, как от грязной обуви, а еще билеты, старые автобусные билеты – тонкие, полупрозрачные, – они оказывались на столе, на кровати, на книжных полках, будто падали с потолка. Я убирал, я стоял на коленях на старом зеленом паласе – после меня было чисто, но очень быстро все возвращалось. Так быстро, что опускались руки. Когда я входил, духота и тишина обступали меня со всех сторон. Я открывал форточку, оглядывался и уходил. Я слишком уставал там, чтобы часто бывать. Может, я зря сейчас вспоминаю об этом, но мне необходимо вспомнить – любая мелочь может оказаться решающей – когда один этап перешел в другой, и странности вышли из пустой комнаты и начались по всему дому.
читать дальше Например, газеты. Я всегда складываю их стопкой перед тем, как вынести. Стопка стала расти быстрее обычного. Иногда она с шорохом рассыпалась; когда я снова собирал ее, газет становилось больше. Или вещи в шкафу: еще вчера лежали ровно, а на следующий день вываливались комом прямо на ноги. Мусора в ведре теперь всегда было с верхом, по утрам я находил выдвинутые ящики, полуоткрытые дверцы. Ничего не пропало, нет, но я чувствовал – я здесь больше не один.
Было еще кое-что, о чем я не хотел думать. Все уговаривал себя, что мне кажется. Там, в комнате, я начал находить неправильные вещи. Первой был мой школьный дневник. Я нашел его на полу у двери. Откуда он этой квартире? Даже если он каким-то чудом сохранился, я не привозил его сюда. Весь вечер я листал его и думал, что, наверное, дневник приехал сюда контрабандой, затесавшись между книгами. …А ночью газеты опять рассыпались. Я не стал их собирать, думая после выкинуть разом. Под утро услышал: газеты снова падают – а ведь я их так и не собрал. Вскоре я нашел еще несколько неправильных вещей – на сей раз совершенно незнакомых - и уже не стал искать объяснения. Все, что мне нужно, перенес к себе – уже тогда появилось это «к себе». А туда закрыл дверь. Возможно, это была ошибка, толкнувшая меня на путь последовательных капитуляций. А может быть – лучшее, что я мог сделать: пока не видишь зла, ты от него свободен.
Так началась моя жизнь с шуруш. Мы поделили квартиру: это был наш договор в действии. Больше не было грязи на полу, и газеты в прихожей перестали падать. Зато появились звуки. В ее комнате все время что-то постукивало, шелестело, а иногда размеренно билось, как маятник в часах с громким ходом. Никогда не слишком громко, но всегда заметно. По звукам можно было понять, довольна они или нет, занята или отдыхает. Я жил в соседстве, в которое не верил. Когда я находил у себя неправильный предмет – знакомый или нет (незнакомых было больше), – я бездумно подхватывал его и нес в комнату, клал на тахту или на пол. «Потом уберу. Потом, когда будет время». А после через стену слышал шуршание - богатое и сытое, как от страниц глянцевых журналов. Шу-руш. Шур-руш.
Иногда что-то серое мелькало за спиной, и я говорил: «Чертовы крысы». Я поверил в крыс. Крысы портят, гадят, разносят блох и болезни, но они понятны и победимы, достаточно одного звонка… но я все откладывал. Если честно, я совсем не хотел звонить. Наверное, потому что уже тогда знал - вне логики, чутьем, которое древнее и мудрее всякого знания – это не крысы, это шуруш. Несмотря на то, что крысы существуют, а она – нет.
Это были времена невинности, блаженной слепоты. Когда мне открылась правда, она открылась целиком и сразу. Я просто вошел в комнату и понял: нет никаких неправильных вещей. Это мои вещи, все до единой. Вытащенные из разных мест и времен, немыслимые и неуместные здесь, но мои, мои! - они лежали, сваленные грудой, одной братской могилой. И их было больше, чем я приносил. Кто-то шел по моим следам. Кто-то рвал мою жизнь и по клочкам возвращал ее мне.
Говорят, человек на самом деле ничего не забывает. Наверное. Не думал, что смогу столько вспомнить, но я смотрел по сторонам и узнавал.
Красная пластмассовая собака с вращающимися глазами, я таскал ее за собой на веревке – давным-давно, на старой квартире, еще бабушка была жива. Сколько мне было? Четыре? Три? Большой чешский полосатый ластик, третий класс, мне все завидовали. Он куда-то пропал потом. Кажется, его украли. Брелок с компасом, кассета без обложки – не хотел узнавать, что на ней. Я и так знал, что она моя. Неужели ничего не сгнило, не сгорело, не исчезло просто от времени? Где шуруш это берет?
Это и было хуже всего, хуже неведомых звуков ее работы, страшнее самого ее присутствия в доме. Власть над моим прошлым, сила выкапывать и собирать все это. Я плакал и понимал: не будет мне больше неведения. Ничто не упокоится с миром. Оно наваливается, занимая мое место в моем доме, и оно уже тяжелее меня.

На следующий день я вошел в ее комнату, сбросил все на пол и начал выносить. Я набивал пакеты не глядя, тем, что попадалось под руку. А когда кончились пакеты, стащил с тахты плед и сваливал туда. Помню, как с трудом перехватил куль веревкой – углы уже не связывались, помню, как ездил в лифте: вверх-вниз, много раз. Потом выволок стулья, стол, выбросил одежду из шкафа вместе с вешалками. А в конце разобрал, разломал сам шкаф и тахту. Я опустошил комнату до голых стен, но шуруш была там, и обои мелко дрожали от ее ненависти.
Вечер был страшным. Я сидел у себя и слышал, как за стеной скрежещет, воет и лязгает – будто кто-то режет по металлу. Иногда в стену тяжело бухало, люстра над головой вздрагивала и мигала, и я ждал, что сейчас постучат соседи. Я вставал, брал топор и шел в комнату. Там было тихо и пусто, темнел след от шкафа. К себе я возвращался, пятясь, ожидая, что она кинется сзади. Под утро все стихло. За окном светало, шумел дождь, я сидел на кухне и пил чай. А потом пошел спать. И уже без топора, просто на всякий случай заглянул к шуруш.
Если раньше в комнате был склад, то теперь – свалка. Куча громоздилась до потолка, деревянные обломки тахты торчали, как спицы. С них клочьями свисала обивка. Желтый свалявшийся поролон был забит в щели между вещами. А наверху… До этого я подозревал себя – что я сам в приступе неизвестной болезни, лунатизма или чего-то вроде, - собираю всякий хлам и убеждаю себя, что это мое. Но тем утром я обнаружил на куче свой велосипед. Сейчас таких, наверное, уже не делают. Но если бы и делали – неважно, этот – мой. Изолента на руле, царапины на краске – я процарапал ключом свои инициалы. Мы брали его с собой в Евпаторию и выбросили там. Это было двадцать лет назад. А шуруш его нашла. Велосипед лежал на самом виду – она хотела, чтобы я его заметил.
Дальше все неслось как под гору. После велосипеда шуруш первый раз показалась в моей комнате. Сначала украдкой – прокатилась как серый мяч и исчезла под кроватью. А потом уже деловито, как у себя. Однажды ночью она вскочила мне на грудь. Не думаю, что намеренно, скорее всего, это был самый короткий путь. У меня тогда случилась истерика.
После этого шуруш на время затихла. Я заметил: ей не чужда своеобразная деликатность. Я ведь провоцировал ее, а она меня нет. Уверен, покажись она откровенно, при свете дня, я бы не выдержал. Но она меня не дожимала. С другой стороны, куда ей спешить?
Наверное, тогда я сломался: под шорох и топоток, под постукивание когтей – мне кажется, у нее есть когти, - под ежедневно растущую гору. Дверь в комнату перестала закрываться, мне все было видно из коридора. Я заметил: если что-то случайно задеть или поменять местами, шуруш вернет, как было. У нее свой сложный расчет, по которому стопка школьных тетрадей в одном углу равняется куртке в другом, а основанием для калькулятора служит обложка пластинки. Во всем, что делала шуруш, чувствовался некий план, тайный замысел, который она воплощала день за днем, неуклонная как вода. От одной мысли о нем бросало в дрожь.
Еще одно свойство шуруш: все, что она берет, превращается в мусор. Вещи почти не изменяются внешне – всегда видно, чем они были. Но взять их обратно невозможно. Непобедимая мерзость остается на всем, что побывало в ее власти. Прикасаться к ним – все равно, что трогать выкопанное тело. Я старался не смотреть лишний раз, я прятался в своей комнате, я был тих и смиренен, и она меня не мучила. А потом взял и сам ускорил конец.
Я выбросил холодильник. До этого кухня была нейтральной территорией: по какой-то странной причине шуруш интересовалась ей меньше всего. Зачем я это сделал? Не могу объяснить. Скорее всего, хотел посмотреть, что будет делать она – тяжело выносить затишье, когда чувствуешь, что враг сильнее, что он крепнет день за днем и выжидает, когда нанести удар. Я не выдержал, я ударил первым.
Холодильник был тяжелый, как гроб. Я вытащил его и оставил на лестничной площадке. А потом вернулся к себе, заперся и стал ждать у двери. Я хотел посмотреть, как это будет. Вырастет ли она до потолка, начнет биться в дверь снаружи или возникнет в глубине квартиры и выйдет прямо на меня. Я сидел. Я ждал. Я готовился не испугаться. Тяжелее всего выдержать первую секунду, встретиться с шуруш лицом к лицу. Что будет дальше, я не представлял. А еще я думал, может и не будет ничего страшного, просто позвонит сосед или соседка, спросит, мое ли это и потребует убрать. Так было бы лучше всего: я бы понял, кто это – уверен, я отличил бы подмену, - и мы смогли бы поговорить. Я спросил бы: «Что ты такое, шуруш? Чего ты хочешь? Почему преследуешь меня?».
Но ничего не произошло. Я ждал восемь часов, отлучался всего пару раз – на минуту, не больше. Дверь была заперта, и стул по-прежнему стоял спинкой к ручке. Тогда я пошел спать. Холодильник был там, в моей комнате. Шуруш положила его ровно посередине. Не поставила, а именно положила. Из открытого морозильника натекло. Я сел в кресло и смотрел на темную лужу. Я не думал о том, когда шуруш успела, я только пытался представить, какой силой надо обладать, чтобы пронести такую махину через весь дом и сделать это так невозможно тихо.
Тихая мусорная шуруш: она начала строить у меня.
Теперь конец по-настоящему близок. То там, то здесь я вижу из-под пакетов и тряпок ее серый бок. Она будто присыпана хлопьями пыли, вроде тех, что собираются наверху книжных полок. Но полностью она не показывается – ей не до того. Предметы, раскиданные по комнате – не хаос, нет. Это часть системы, камни фундамента, на которых шуруш возводит башню. Камни будут соединены, вырастут стены, поднимутся балки, этаж за этажом, вверх и вширь. Из любимого, из случайного, из забытого, из того, что искал, из того, что считал навсегда потерянным. Великая башня шуруш. Все теперь принадлежит ей.
Я сижу в кресле, слушаю, как тварь возится за спиной, и думаю – нет, не о том, что должен был сделать, когда она только появилась: теперь я знаю, что проиграл уже тогда. Я должен понять, почему она выбрала меня. Только кажется, что это неважно, на самом деле – самое важное, что мне осталось. Что я сделал не так? Чем вызвал ее? Может быть, случайно разорил ее гнездо? Принес в кармане вместе с мелочью? Забрал из почтового ящика? Подцепил краем пальто? Кто-то проклял меня, наслав шуруш? Или я просто оказался не в том месте не в то время? Я приму любое объяснение. Только не закономерность, по которой вся моя жизнь от начала до конца оказалась строительством башни шуруш. Что я был обречен на нее с самого рождения. Что шуруш всегда имела на меня право и пришла так же неизбежно, как к другим приходит бессилие, старость и смерть. Любой промах, самый обидный, самый глупый, но только не это, господи, только не это!..

Почему я не бегу? История с холодильником меня многому научила. Все равно будет так, как решила шуруш, зачем ускорять события? Я знаю, чем все кончится. Шуруш не уйдет, это давно ее дом. Когда иссякнут вещи, она схватит меня и утащит, и пристроит. И я перестану быть. Замок заедает все чаще. Недавно я нашел в башне шуруш свои ключи. Сбежать от нее невозможно. Я слишком крупная вещь, она не выпустит меня.