С Хеллуином, дорогие мои! По такому случаю фик-игра в конец света.
Итак, у меня есть основная часть и шесть финалов (вообще-то их было больше, но я замоталась писать))))
Финалы можно читать вместе, можно по отдельности, а можно написать свой - на ваше усмотрение, хороший или плохой Следуя вводной или отталкиваясь от нее.
Велкам и хэппи Хеллуин!

Автор Undel
Фандом ШХ ВВС





Желтый, желтый, желтый, желтый.
Запись. Сейчас полдень, 21 декабря 2012 года. Я Майкрофт Холмс. Эта запись для служебного пользования, доступ к записи имеют только участники проекта «Прыжок». Хмм… Да. Запись для того, кто услышит. Я Майкрофт Холмс. Чиновник на службе ее Величества Королевы Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Подробные данные по Соединенному Королевству смотреть под грифом Н/35/42. То, что вы держите в руках - мобильный телефон с диктофоном. Технический раздел – информация под грифом РТ/115/82. Если кратко – это устройство для связи и хранения небольших объемов информации. Книжка рядом – инструкция по пользованию мобильным телефоном, она на десяти языках – это услуга производителя. Я говорю на английском языке. Английский язык это язык германской группы индоевропейской языковой семьи. У меня с собой желтый маркер, им я отмечу английский в инструкции, и буду повторять слово "желтый" на разных языках мира. Так что если вы утратите английский, у вас будет свой Розеттский камень. Запись фиксируйте сразу. Если телефон начнет пищать, значит, кончается зарядка. Неизвестно, будет ли техническая возможность подзарядить устройство.
Если у вас нет электричества – это конец.
Если у вас не то напряжение в сети – это конец.
Если вы опять что-то сделали с Эдисоном – это конец.
Конец технической части.
Я делаю эту запись, находясь в камере Уотерфилда-Знаменского, в слепой зоне времени. Это на случай, если вы не знаете, что это за помещение.
читать дальшеЯ нахожусь в пространстве официально установленного 27 британского прыжка, предположительно – черт знает какого. Я немного пьян. Вообще-то я порядочно пьян. Это мое первое официальное опьянение за десять лет.
Смешно, что я набрался сейчас, а не когда Джон Ватсон пришел ко мне и сказал, что раскопал могилу. Он еле стоял на ногах. Не от выпивки, от чего-то другого. Если бы я застрелил его тогда, я оказал бы ему услугу. Я бы всему миру оказал услугу.
- В могиле Шерлок, - сказал он.
Оказывается, все это время он думал, что мой брат жив. А потом у него случился кризис веры, он раскопал могилу, взял пробы – и они совпали. Я не должен был говорить того, что сказал. Наверное, я должен был обнять его, поплакать вместе, что еще там делают на групповых терапиях? Но он раскопал могилу моего брата. Моего брата. И пришел еще раз сказать, что он мертв, как будто я забыл. В ответ я предложил ему прыгнуть с крыши и проверить, может ли человек остаться в живых после падения с такой высоты. Мы подрались тогда. А, уходя, он сказал:
- Я прыгну.
Теперь я думаю, что сам подал ему идею.
Оказывается, мой брат рассказал ему о прыжках. Вот так вот: взял и рассказал. Может, со скуки, может, хотел в очередной раз поразить воображение – он обожал поражать воображение, мой покойный брат. Рассказал между чаем и сэндвичами самую главную тайну Империи.
Лучше бы он родился немым. Нет, лучше бы немым родился я. Я хотел, чтобы он работал вместе со мной, потому что прыжки во времени интереснее, чем наркотики и криминал. И он даже увлекся на некоторое время, а потом остыл. Я решил, что это к лучшему – иногда соблазн попробовать слишком велик, а Шерлок не тот человек, который сопротивляется соблазнам.
Когда он умер, я забрал его компьютер, обыскал дом – просто на всякий случай. Я даже забрал сувенирный кубик – он казался мне похожим на нашу энигму, тот самый куб, который мы не можем прочесть. Кто ж знал, что мой брат вел записи и оставил их в камере хранения на вокзале Виктория. А ключ передал Джону Ватсону. Вот так.
Хотите посмеяться? Мой брат писал на бумаге. На бумаге. Никаких электронных носителей. Неглупо, да? Здоровая такая синяя тетрадь с карандашными пометками на полях. Сначала ноты – он иногда кое-что сочинял. Потом стихи – при другом раскладе я бы удивился. А потом это. Любой другой решил бы, что перед ним дурной фантастический роман. Несмотря на графики и схемы. Но Джон Ватсон на самом деле знал моего брата. И когда он второй раз пришел ко мне, я не был готов. Я абсолютно не был готов.

Наверное, он застрелил охрану – ему не впервой убивать ради моего брата. К нам не так сложно пройти с улицы: лучший способ сохранить секретность – не нагнетать ее вокруг. Лишь единицы знают, что на самом деле находится в подвальном этаже. Для остальных это просто архив одного из департаментов, длинные комнаты со стеллажами, полными папок, которые давно пора перевести в электронный вид, а еще лучше сжечь и забыть. А под архивом наша лаборатория, музей с сувенирами и камера Уотерфилда-Знаменского, откуда час назад совершил несанкционированный прыжок друг моего покойного брата Джон Хэмиш Ватсон. Официальная цель прыжка – так как прыжок не санкционирован, официальной цели прыжок не имеет.
Мы находимся в Лондоне. Лондон это столица Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, храни нас, господи.
Господь – обращение к богу.
Бог есть морально-этическая концепция, распространенная в нашем обществе.
Бог суть мировой порядок, некий высший замысел, который определяет нашу жизнь от рождения до смерти. Принцип, который мы не в состоянии осознать и не в силах изменить. Бог – тот, кто защитил бы нас от прыжков.
Бога нет. Помоги мне, господи.

Сейчас я должен сказать, что он угрожал мне пистолетом и что я не мог ему помешать. Но это не так. Я мог помешать ему в любой момент. Вообще-то я мог просто отойти и дать сработать одной из ловушек – на нашего добрейшего доктора свалилось бы несколько тонн архива. Еще один погиб, сражаясь с бюрократией. Ха. Ха. Ха.
Я сказал, что мой брат не будет второй Сатико. А он сказал, что ему плевать на Сатико и на Первую Мировую войну, и на Червя тоже. Но если бы я по-настоящему хотел остановить его, я бы остановил.

Он сказал мне:
- Вы давали подписку, я ничего не давал. Ваша совесть чиста.
Что он мог знать о моей совести?
Он не знал, что такое – каждый раз приходить сюда и думать, что есть шанс все изменить. Я ведь тоже мог прыгнуть, я ведь лучше знаю, куда прыгать и что делать. Я мог убить Мориарти прямо в камере. Даже нет, проще, допустить передозировку и он умер бы сам после допроса, а мой брат был бы жив. Впрочем, он мог умереть в тот же день от других причин. Время иногда дает странные петли. Но ведь мог и жить.

Он сказал, чтобы я открыл ему камеру Уотерфилда. Я ответил, что вообще-то это камера Уотерфилда-Знаменского. И рассказал ему то, что он не прочел у Шерлока. Вы там, кстати, тоже слушайте. Неизвестно, будете вы это знать или нет. Желтый. Желтый. Желтый. Желтый.
Теоретическую часть разработал Николай Знаменский, а Алан Уотерфилд собрал экспериментальную камеру и в 1892 году осуществил первый прыжок. Это было романтическое время. Изменить к лучшему жизнь всех людей, исправить ошибки, предотвратить бедствия. Романтика быстро кончилась.
Изобретение взяло под контроль правительство. Вернее, два правительства, две великие империи того времени – мы и русские. Общие интересы человечества уже никого не волновали, а вот будущее страны… Мы враждовали, это называлась Большой Игрой – колонии, границы, дипломатия в третьих станах – но главная игра шла здесь. Мы разыгрывали прошлое в орлянку. Мы прыгали во все лопатки. Русские допрыгались первыми.
Я не знаю, кого они загнали в тунгусскую тайгу и уничтожили, но страну им спасти все равно не удалось. Потом была война, потом нашими усилиями она превратилась в Мировую войну, потом вместо двух она продлилась четыре года, но мы не опустили руки и из просто Мировой войны превратили ее в Первую Мировую.
Потом в прыжки опять включились русские – технологию, как видно, не так просто утерять, - они решили вернуть империю, вместо двух месяцев хунты заполучили многолетнюю диктатуру, перепрыгнули еще раз, получили вирус и невиданный террор, опять перепрыгнули, избавились от вируса, сохранили невиданный террор и империю, а выжившие от вируса погибли во Второй мировой войне.
В то время как русские портили жизнь на своей территории, Британская империя, стремясь сохранить колонии, последовательно подожгла Ближний Восток, Индостан и Африку. А еще в тридцатых годах технологию получили Германия и Америка. Мы предотвратили появление технологии у Германии, зато технологию получила Япония. Для науки это было хорошо – потому что прыжками занялся Дзюн Янагава, изобретатель блокатора Янагавы. Принцип действия блокатора Янагавы… Черт, если у вас там нет темпоральной физики, мне жизни не хватит, чтобы объяснить принцип действия блокатора Янагавы.
Забавно, что к этому величайшему изобретению он пришел случайно, пытаясь обойти нашу главную загадку - Парадокс вторника Уотерфилда. Ни один прыгун не может прыгнуть дальше того вторника 1892 года, из которого Алан Уотерфилд привез чашку. Он же ответил на вопрос, который занимал прыгунов почти с самого начала. Почему. Все. Идет. Не так? Забавно, что до него ближе всего к правде был сам Алан Уотерфилд. Я читал его дневники, цитирую по памяти: «Гибель Титаника останется в памяти людей навсегда. Не могу избавиться от ощущения, что в этой катастрофе есть и моя вина». Конец цитаты.
Раньше казалось, что дело в какой-то ошибке, которую можно вычислить и предотвратить. Этим занимались лучшие умы, целые отделы, этакая футурология наоборот. Все искали ту паршивую бабочку, на которую нельзя наступать. А Янагава понял – дело не в ошибке, дело в самом прыжке. Главный секрет прыжка в том, что прыгать нельзя. Никогда. Не из-за чего. Вообще. Ни ради общего блага, ни ради страны, ни ради собственной выгоды. Каждый прыжок подталкивает мир к гибели. Сам его факт запускает механизмы, природы которых мы не знаем и предсказать не в силах. Какими бы ни были мотивы – самыми хорошими, самыми дурными – результат будет катастрофическим, так или иначе.

Так вот, Янагава.
В марте 1945, через два года после окончания Второй Мировой Войны, при активном содействии Янагавы и ведущих ученых физики времени в Вакканаи на территории нейтральной Японии состоялась Первая Конференция стран-манипуляторов со временем. И был заключен пакт:
«Из любви к человечеству, сознавая свою ответственность перед будущим, страны, владеющие технологией перемещения во времени, отказываются от ее использования – отныне и навсегда». Конец цитаты. Ха. Ха. Ха.
В октябре 1947 года – через два года после окончания Второй Мировой Войны – снова состоялась Первая Конференция стран-манипуляторов со временем. На ней опять выступил профессор Янагава, и доказал участникам, что эта конференция уже вторая. Япония решила поучаствовать в разделе пирога и прыгнула, последовательно получив разгром во Второй Мировой, Хиросиму и Нагасаки. Там же Янагава сказал свою знаменитую речь об ответственности ученого.
«Интересы политиков, интересы стран, наше честолюбие и амбиции – все это ничто по сравнению с той угрозой, которую несет миру каждый прыжок. Прыжки опасны, непредсказуемы, разрушительны, катастрофичны. Нет ни одной политической причины, которая оправдывала бы прыжок. Ученые всего мира должны согласиться с тем, что прыжок допустим, только если речь идет об угрозе всему нашему виду, всей жизни на Земле. И только в том случае, когда другие средства уже были испробованы. В любом другом случае прыжок – преступление против человечества. Ученый, входя в камеру, теряет подданство, национальность, вероисповедание. Он принадлежит всему человечеству и должен действовать только в его интересах. Если же его вынуждают к обратному, он должен пожертвовать собой, но не допустить прыжок».
Проникновенная речь, а? И ведь все подписались. Поэтому особенно интересна для нас Третья (или все же Вторая?) конференция 1962 года – памяти профессора Янагавы. Обогатившая нас очередным пактом и «случаем Сатико». Потому что Янагава прыгнул. Моральная ответственность? Недопустимость? Черта с два! Его дочь утонула. И он прыгнул, спас свою Сатико. И вызвал в мир Червя.
Это было что-то новое. До этого последствия укладывались в наши представления о мире – войны, эпидемии, революции, вулканы. Все это бывало и раньше, все это можно было объяснить, но Червь появился ниоткуда, чуть ли не из самой камеры. О нем я знаю мало. У нас есть только записи Янагавы, которые он успел передать американцам, и несколько фотографий, сделанных с американского авианосца. Авианосец стоял у Окинавы – там был хвост Червя. Янагава сумел загнать Червя обратно. Как именно – нам неизвестно. Янагава пожертвовал собой, камера была разрушена и пространство вокруг нее вместе с ней. Покойся в мире, старый лжец Янагава.
Потом похожим способом – а может и совсем другим - русские избавились от скатов. О, о скатах мы знаем многое. Червя вообще некоторые считали фикцией, постановочными кадрами. Мы ведь, прямо скажем, не доверяем друг другу. Но со скатами сомневаться не приходилось. Из-за них не было видно неба. Мы даже не могли добраться до нашей камеры. А русские смогли. Думаю, они и вызвали скатов, поэтому оказались готовы больше остальных. Они снова разрушили свою империю. А еще получили Чернобыль, но тут я не уверен, иногда катастрофы происходят просто так. Что еще сказать о скатах? Они были больше похожи на скатов, чем Червь на червя. И хватит о скатах. Ваше здоровье! Желтый, желтый, желтый, желтый.
Скаты пополнили наши представления о последствиях. Хотите, я расскажу вам о последствиях? Это важно, с них следовало бы начать. Маленькая лекция памяти профессора Янагавы. Итак, что мы знаем о последствиях.
Первое – последствия негативны. Даже если кто-то выиграет, отрицательное эхо все равно будет.
Второе – последствия неизбежны.
Третье – последствия непредсказуемы. По Янагаве именно это обстоятельство, а не первые два, делает прыжки недопустимыми. Можно пойти на опасный эксперимент, но прыжок не эксперимент, а слепая игра случая. Игра, в которой нельзя ни выиграть, ни остаться при своих.
Четвертое – последствия не эквивалентны вмешательству. Незначительное вмешательство может вызвать огромные изменения и наоборот. Дело не во вмешательстве, дело в самом прыжке.
Последствия не обязательно связаны со сферой вмешательства.
Последствия не обязательно связаны с географией прыжка, а также с его глубиной и длительностью. Прыжок во вчерашний день может быть катастрофичнее, чем прыжок во вторник Уотерфилда.
Нельзя вернуть статус-кво, что-то все равно изменится.
В будущее прыгнуть нельзя.

По типу последствия бывают: локальными, глобальными, невообразимыми – вроде скатов или Червя, - и неизвестными. И эти хуже всего. Потому что бывает так, что ты прыгнешь – и ничего. То есть, ничего лишнего. Как в старых представлениях о прыжках. Этакий прыжок по Уотерфилду, прыгнул, принес чашку и все. Именно из-за них так долго экспериментировали с технологией безопасности, Святой Грааль нашей науки – калькулируемый прыжок. Но это ложь. Не бывает калькулируемых прыжков. Ничто не проходит бесследно, то, что мы не видим последствий, делает нас еще более уязвимыми. Что-то зреет, что-то движется, что-то растет. Может быть мутирует вирус, может, рождается новый тиран или – еще хуже – новый Уотерфилд или Знаменский, может где-то в черном космосе астероид меняет траекторию, чтобы пойти прямо на нас. Или вдруг кто-то неведомый – где-то далеко или напротив, слишком близко – вдруг замечает, как мы беспомощны и как хороша Земля.
Путь, которым идет человечество, – узкая тропка в ночном лесу. И, там, в темноте чудовища, которые только и ждут, когда мы сделаем неверный шаг, чтобы наброситься, растерзать, уничтожить. Каждый прыжок калечит наш мир. Каждый прыжок может стать последним. Желтый, желтый, желтый, желтый.

После Третьей (или все же Второй?) конференции было еще множество встреч, пактов, соглашений и мораториев. Даже совместный англо-американский прыжок – результатом этой серии панических прыжков и перепрыжек стал все-таки разрешенный Карибский кризис и бомбоубежища по всем Штатам. Единственное, чего мы реально добились – перестали перепрыгивать результаты мировых войн. А в остальном… Общее количество прыжков неизвестно. Считается, что в Британии их было совершено двадцать семь. При этом один мой дед Артур прыгал больше двадцати раз. Так судите сами, чего стоит наша статистика.

Каждый раз, когда я ложусь спать, я не знаю, в каком мире проснусь. Но, в отличие от других, я хотя бы замечу, что мир изменился. Чем больше времени человек проводит рядом с камерой, тем лучше он помнит то, чего с нами «не было». Поэтому я довольно прилично помню скатов.
Но любопытно другое – мой брат Шерлок был здесь всего один раз, но и он кое-что помнит и чувствует. Может быть из-за того, что дед и отец были прыгунами, может, это входит в кровь. А еще мы постоянны. Волна времени не смывает нас, как многих других, мы все равно рождаемся, все равно оказываемся рядом с нашей тайной, словно слепое пятно времени пометило нас. В лаборатории постоянный пост наблюдения. Каждый месяц я прихожу и просматриваю отчет. Шерлок говорил, что надо уничтожить все камеры, убить прыгунов и вообще всех, кто имеет отношение к проекту. Он был настроен радикально.

Я нахожусь в лаборатории Уотерфилда-Знаменского, в слепом пятне времени. Лаборатория Уотерфилда-Знаменского это сама камера и десять кубических метров вокруг нее. И металлический корпус. Два метра легированной стали: сделано в Бирмингеме, выдерживает прямое попадание бомбы. Если такое случится, понятия не имею, как вы сюда войдете. И как я сам отсюда выйду.
В этой зоне время не альтернативно, здесь сохраняется все. Поэтому мы можем отслеживать изменения. Мы сверяем прошлое с прошлым и настоящее с настоящим, если они не совпадают, значит, был прыжок. А мир кругом меняется безнадежно и невозвратно, и никто кроме нас даже не представляет, что могло быть иначе. Здесь мы храним все данные, здесь есть автономный генератор, а еще здесь лежат вещи из изменившегося прошлого и неслучившегося настоящего. У нас есть законченный Эдвин Друд, неизданные книги, запаянные ампулы, оружие, учебники. И чашка Алана Уотерфилда.
В понедельник Алан Уотерфилд завершил сборку своей машины. Во вторник он пометил чашку. В среду он ее разбил. А потом вернулся во вторник и забрал целую. За Алана Уотерфилда, чтоб он сдох еще в воскресенье!
Что-то зафиксировано и внесено в каталог – кто привез, откуда, номер прыжка. А что-то просто есть, и хорошо, если мы вообще знаем, что это. Например, куб. Прозрачный куб из какого-то пластика. Его просто нашли здесь тридцать лет назад. И ни записи, ни инструкции. С ним работали, исследовали его как могли. Почему-то у всех, кто имел с ним дело, ощущение, что это средство связи. С тех пор ко всей технике мы прилагаем руководства на нескольких языках. А куб – наш неофициальный символ, знак того, что мы ничего не знаем. Возможно, мой телефон будет для вас таким же кубом. Желтый, желтый, желтый, желтый.

Эй, там, вы еще не забыли о Джоне Ватсоне?
Он пришел сюда этим утром и с лицом, с каким идут на таран, сказал, что спасет моего брата. Я рассказал ему все. Про войны, про Червя и скатов. А знаете, что он мне ответил? Спросил, сколько прожила Сатико Янагава. И это был шах и мат.
Потому что Сатико до сих пор жива. Она бодрая старуха, у нее внуки и правнучка. У нее есть сайт и любой, кто хочет, может увидеть фотографию Сатико с толстым карнохвостым котом на коленях. Я знаю это, потому что часто хожу на ее сайт. Потому что весь этот год, каждый день я думал о Сатико. О ее курильских бобтейлах. О ее долгой жизни. О том, что в любой момент на другом конце мира кто-то может прыгнуть – чтобы вернуть власть, чтобы заработать или потому, что потерял кого-то дорогого. А разве я не потерял?
Я сказал Джону, что от его прыжка мир станет хуже. А он сказал, что нет мира хуже, чем мир, в котором погиб Шерлок. И я не нашел, что возразить.

Джон не угрожал мне, ему не пришлось. Я сам снял замки, отключил ловушки, сам настроил камеру. Я Майкрофт Холмс, я сижу в лаборатории Уотерфилда-Знаменского рядом с камерой Уотерфилда-Знаменского и жду своего прыгуна. Если через час он не вернется, то не вернется никогда. Тогда я выйду и посмотрю, что стало с миром.

Я главное контролирующее лицо британской части проекта, меня просто некому поймать за руку. Так что я не рискую почти ничем. Кроме мира. А он действительно ничего не стоит без Шерлока. Только не скаты, пожалуйста. Клянусь, если я увижу в небе хоть одного ската, я прыгну сам. Желтый, желтый, желтый, желтый.
Если вы слушаете эту запись, значит я ее не стер. Значит, все пошло не так.
Конец записи.

а теперь финалы

***
1Джон вернулся через час.
- Телефон! - крикнул он. - Телефон!
Но лишь после того, как он прошел полное обеззараживание в камере Бонца, я дал ему позвонить.
Шерлок спал, кажется, мы его разбудили. Джон сполз по стене, я впервые видел, как он плачет.
- Скольких вы убили по дороге сюда?
- Майкрофт, вы пьяный?
- Да. И я спрашиваю, скольких вы убили снаружи. Если последствия минимальны, трупы могут сохраниться. Надо принять меры.
- Я прошел по пропуску Лестрейда, - только и сказал он. – Вам нужно пересмотреть вашу систему безопасности. Откройте, я должен его увидеть.
- Нет. Мы не знаем, в каком мире мы окажемся.
- В мире, где Шерлок жив. И если вы не выпустите меня сию же минуту, я вас застрелю.
Наверное, он оттолкнул меня, потому что в следующую секунду мы оба смотрели на разбитую чашку.
- Я разбил чашку Уотерфилда.
- Я куплю вам другую, Майкрофт. Я куплю вам две чашки. Я куплю целый сервиз. Могу я уже выйти отсюда?
Я выпустил его, а сам затребовал свежие данные и стал искать изменения. Я занимался этим всю ночь.
По сути, искать было нечего. Единственные заметные последствия, которые я смог найти – так и не распались Спайс Герлз и на королевских скачках в Аскоте Эстимейт пришел вторым. Дежурный, который сменил меня на рассвете, иного уже не знал. Осколки чашки я собрал и сложил в бокс - если в чашке Уотерфилда и было что-то особенное, оно останется здесь. Кажется, у нас получилось.

Майкрофт вышел, не замечая крошечного осколка, золотым ятаганом впившегося в полу его пальто.
Но через месяц ни карантин, ни полный запрет на перелеты, ни даже несколько прыжков не смогли остановить наступление Белой Смерти.

***
2Королева была полна сострадания, но этого не понимали те, кого притаскивали к ее подножию – слабые, дрожащие, обезумевшие от страха. Но этот не боялся. Он даже смог встать на ноги и разглядывал тронный зал и горой поднимавшуюся Королеву, спящего дофина, который возлежал на ней, великого пророка в прозрачном кубе под потолком, распятого на косых лучах, вознагражденного вечной жизнью за то, что привел Королеву в мир.
Красный свет, свет вечного заката полыхал в высоких окнах, и толпы молящихся там, за стенами, били в бубны и барабаны.
«Горго! Мормо! Тысячеликая луна!»
- Что, Джон, оно того стоило?
Пророк с огромным усилием поднял и смежил веки. Возможно, это единственное, что он был в состоянии сделать.
Дофин проснулся и открыл глаза-полумесяцы. Он все еще был похож на человека, но это было мнимое сходство. Его взгляд обжигал, его прикосновение было смертельным. Он открыл рот, но раздался только стрекот, из которого странным образом сложились слова:
- Его надо уничтожить, он может быть опасен.
- Люди не могут быть нам опасны. Без машины он никто. Возьми его.
Но дофин лишь передернулся брезгливо и улегся обратно, свернулся как зародыш, уткнувшись своим невообразимым лицом в бок Королевы, в ее сладкий гнилой запах – в этом запахе было желание и голод, удовольствие и насыщение, он успокаивал его, прогоняя кошмары из какого-то другого, забытого, ненастоящего мира, в котором он только терял.
- Ты все-таки узнал меня, Шерлок.
Тогда Королева потянулась сама.


***
3Переписчик поставил точку.
Ветер за стеной взвыл и бросил в окно горсть ледяной крупы. Зима рано пришла в этом году. В выстуженных коридорах монастыря гуляли сквозняки. И уже многие подхватили тот страшный сухой кашель, который набрасывается и трясет, как пес, пока не приведет сначала к лихорадке, а потом к могиле. Вода для мытья кистей за несколько часов успевала покрыться коркой льда. Перемазанные чернилами пальцы мерзли и трескались, даже ночью, когда он засыпал, засунув руки подмышки, напоминали о себе тупой ноющей болью.
Но сейчас они отогрелись. Настоятель торопил его закончить работу, а потому изменил обычной скупости. Его кормили досыта. В комнате было жарко натоплено, от плошек с горящим жиром светло как днем. На столе в строгом порядке расставлены чашки с чернилами. Красные, из корня драка, для заглавных букв, синие – из туман-травы – для строчных. И зеленые, драгоценные, с золотой пылью, для миниатюры говорящего камня. Над ней он работал больше недели, но сейчас, когда все было закончено, смотрел только на текст. Буква к букве, тончайшая работа – ни один из священных знаков не расплылся, не потек – сейчас он словно бы отдалялся от него, наполняясь грозным, непознаваемым смыслом.
Чудо схождения, голос бога, явленный Избранному из малого камня, чтобы тот мог возвестить истину всем царям и народам. Заключающий все тайны мироздания, все, что было, все, что есть, и все, что будет. Буквы словно светились – и переписчик вздрогнул, почувствовав, как его коснулось дыхание Всесоздателя.
Свиток завернут в шелк, вложат в драгоценный футляр и отошлют, вместе с прочими подарками, князю Кадо. Но переписчик не думал о князе. Молитвенно закрыв глаза, он зашептал святые слова – последние слова откровения: «Жолтайжолтайжолтайжолтай. Есливы слушаити этузапес значет яиенестер значитвсе пашлони таконец запеси».


***
4Джон Ватсон вышел из камеры.
- Все хорошо, - сказал он. – Теперь все будет хорошо.
Он стоял спокойный и светлый, он не спрашивал, жив ли Шерлок, как будто знал наверняка. Он безропотно прошел дезинфекцию, и теперь озирался, с новым вниманием разглядывая лабораторию.
- Что теперь?
- Теперь мы выйдем и осмотримся.
Над нами по-прежнему был архив – первая хорошая новость, здание вокруг лаборатории меняется редко, если это случилось, значит, последствия существенны. Мобильная связь, Интернет – все работало, улица выглядела как обычно. С ясного холодного декабрьского неба все так же светило солнце. Джон стоял, жмурясь и улыбаясь, загораживаясь от солнечных лучей, и тень от растопыренных пальцев прыгала в его глазах.
- Не могу поверить, что этот тот же день.
- Нет. Он как-то изменился. И скоро я узнаю, как.
Джон ушел, а я вернулся в лабораторию.
Изменения действительно были, но не чрезмерные. Оказалось, ЭдуардVIII отрекся от престола, и трон перешел к его младшему брату, оказалось, королева Елизавета правит нами вместо тридцати уже шестьдесят лет. В любом случае и династия, и монархия остались прежними. Но главное – Шерлок был жив. Теперь я мог уничтожить запись.
Оставалось последнее – синяя тетрадь. Шерлок еще ответит мне за нее. Я рвал и сжигал по листу. Пока вдруг не увидел нашу тайнопись, наши с Шерлоком игры – только он и я знали ключ. То, что выглядело как стихи, на самом деле было записью:
«…Личинка беспомощна и нуждается во внешнем газообмене.
Нимфа подавляет сознание носителя, но все еще зависима. Странности в поведении. Попытки суицида, борьба за сознание. Последствия прыжка? Вероятно. Два или три года назад. Проследить случаи выхода из комы. Психиатрические клиники, больницы. Вид социальный, групповой. Муравейник? Рой?
Приблизительное число – неизвестно.
Гипотеза – существует имаго.
Гипотеза – имаго полностью самостоятельная особь.
Гипотеза – имаго способен к мимикрии. Здесь он должен выглядеть как человек.
Общее: они прячутся. Надо смотреть на солнечный свет. Их глаза. Проверять белки. Электричество они могут обмануть. Даже рентген. Но при солнечном свете видно. Словно тень внутри».

***
5Это была чернота, наползающая тьма, и за этой тьмой не было ничего. Она уничтожала само время, но здесь, в слепом пятне время было слишком концентрированным. Я увидел, как начала расползаться металлическая дверь, как предметы, один за другим, падали с полок и исчезали. И тогда я сделал последнее, что может сделать прыгун. После того, как Янагава загнал Червя, у нас была теория, как он мог это сделать – слишком опасная, чтобы проверять ее на практике. Я настроил кабину на координаты последнего прыжка, задействовал блокатор, и пошел на таран.

…Мой брат жив, его друг отпустил усы. Они по-прежнему живут на Бейкер-Стрит. Удивительно, как сохраняются некоторые связи. Правда, мне он уже не брат. Но мы знакомы, я был одним из его первых клиентов, когда он открыл свою практику – консультирующий детектив, он и здесь этим занимается. Когда я вышел из разбитой кабины, я вышел в 1877 год. За пятнадцать лет до вторника Уотерфилда.
Устроиться было несложно – к моим услугам все изобретения двадцатого века, я продаю их девятнадцатому. Я финансировал опыты с электричеством, я дал Британии аспирин. Со временем дам и антибиотики, но не стоит торопить события. Я один из самых богатых людей в империи. Я даже консультирую правительство. Из-за моих денег и знаний они закрывают глаза на мое темное происхождение.
Лаборатория Уотерфилда теперь в подвале моего дома на Гросвенор-стрит. Там по-прежнему работает генератор, у меня есть компьютер, на нем я высчитываю свою теорию времени. Теперь, когда у меня так много досуга, я могу об этом думать.
Я не знаю, где нахожусь. Возможно, где-то в параллельном мире Янагава сражается Червем, возможно где-то 21 век идет без меня, а может быть время, наконец, выпрямилось и избавилось от прыжков. И у человечества появился новый шанс, новая земля – какой она была до нас.
А еще я чиню камеру Уотерфилда, я чиню ее каждый день. Но… если я ее все же починю, я не знаю, прыгну ли я. Или разберу ее так, чтобы никто и никогда больше не собрал. Тогда больше ничего нельзя будет изменить и исправить. И от этого как-то спокойней.


***
6Шерлок выключил диктофон.
- Все-таки они не умны.
- Они достаточно умны, - сказал Майкрофт. – У них своеобразная, но довольно развитая абстрактная логика. Кроме того, они невероятно обучаемы. Иначе не доставили бы столько неприятностей. Мы были на шаг от поражения, не забывай.
- А что за ахинею ты нес после команды? Про историю, про другие страны? Технология давно только у нас.
- Хотел подстраховаться, оставить ложный след. На случай, если бы у нас не получилось.
- А что было бы с Джоном, если бы у нас не получилось?
- А что было бы со всем миром?
- Из всех мерзких вещей, которые ты сделал в жизни, Майкрофт, это была самая мерзкая. Майкрофт, мы же договаривались.
- Мы ни о чем не договаривались, мой милый. Ты просто делал свою работу, как и я.
- Майкрофт, я пошел на все это только чтобы вывести Джона из игры. Я представить не мог, что ты так воспользуешься его горем, подделаешь мои записи, что ты бросишь его безоружного один на один с этими тварями.
- Не беспокойся, он справился.
- Ты позволил жидкоглазым добраться до него. Ты должен был защитить Джона, это было мое единственное условие. Черт, Майкрофт, это подло даже для тебя
- Это не подлость, это победа. Между прочим, над превосходящими силами противника. Жидкоглазые уже проникли в армию и госаппарат, бороться с ними в открытую было невозможно. И тут они узнали о прыжках.
- Откуда?
- От меня. Это я допустил утечку информацию, это я ослабил охрану, это от меня их шпионы узнали, что их почти рассекретили, что у нас есть новое оружие – а они еще не готовы вылететь. И что явись они раньше хотя бы на год, у нас не было бы шансов. После этого мне оставалось только ждать. Я знал: тот, кто придет ко мне, будет не просто солдат. Это будет лидер роя. Великий Имаго. Самый умный, самый сильный. Тот, кто наплодил их всех. Тот, кто захочет наплодить их в прошлом и начать атаку еще тогда. И знаешь, он был восхитителен, я мог потратить годы, вычисляя его.
- Почему ты просто не убил его?
- Чтобы потом бегать и ловить их по одному? Вторжение надо было отменить, замкнуть на самом себе, сделать никогда не бывшим. Чтобы они исчезли не только всюду, но и всегда. Когда лидер вошел в камеру, его армия пала. По команде «желтый» началась операция, но воевать уже было не с кем. Мы просто убрали тела.
- Чьи?
- Людей.
- Но ведь они уже не были инфицированы!
- Нет, но мы не могли рисковать. Я ликвидировал последствия.
- Это ты приказал всех убить.
- Разумеется, это моя работа. И не смотри так на меня, Шерлок, мы оба знаем, в чем дело. Так вот, спешу успокоить: твой Джон все это время был в безопасности, в коконе и в коме. Лидер просто скопировал его. Личинки в нем не было.
- Поэтому Джон жив?
Майкрофт подался вперед.
- Нет. Он жив только потому, что я сделал для него исключение – ради тебя. Он жив, пока он тебе нужен. И только пока вы оба под присмотром. Ну, разве я плохой брат?
- Значит, так спасают мир?
- Именно так.